Показано с 1 по 15 из 42

Тема: ох уж эти монологи!

Комбинированный просмотр

Предыдущее сообщение Предыдущее сообщение   Следующее сообщение Следующее сообщение
  1. #1
    Местный Аватар для лариса львовна
    Регистрация
    25.12.2010
    Адрес
    г.Лукоянов Нижегородская область
    Сообщений
    462
    Поблагодарил Поблагодарил 
    252
    Поблагодарили Поблагодарили 
    37
    Поблагодарил в

    18 сообщениях

    По умолчанию ох уж эти монологи!

    Здравствуйте!На поиск нужного монолога уходит много времени (а у нас его мало)!!!Так что предлагаю в этой теме размещать монологи не эстрадные.Прочитал книгу не ленись скопируй и размести здесь.Монологи женские.(отдельно предлагаю открыть тему детские монологи)
    Последний раз редактировалось лариса львовна; 22.01.2011 в 14:22.

  2. #2
    Местный Аватар для лариса львовна
    Регистрация
    25.12.2010
    Адрес
    г.Лукоянов Нижегородская область
    Сообщений
    462
    Поблагодарил Поблагодарил 
    252
    Поблагодарили Поблагодарили 
    37
    Поблагодарил в

    18 сообщениях

    По умолчанию

    Вот первый мой вклад ...
    М.Ю.Лермонтов Маскарад.
    Баронесса

    Подумаешь: зачем живем мы? для того ли,
    Чтоб вечно угождать на чуждый нрав
    И рабствовать всегда! Жорж Занд почти что прав!
    Что ныне женщина? создание без воли,
    Игрушка для страстен иль прихотей других!
    Имея свет судьей и без защиты в свете,
    Она должна таить весь пламень чувств своих
    Иль удушить их в полном цвете:
    Что женщина? Ее от юности самой
    В продажу выгодам, как жертву, убирают,
    Винят в любви к себе одной,
    Любить других не позволяют.
    В груди ее порой бушует страсть,
    Боязнь, рассудок, мысли гонит;
    И если как-нибудь, забывши света власть,
    Она покров с нее уронит,
    Предастся чувствам всей душой -
    Тогда прости и счастье и покой!
    Свет тут... он тайны знать не хочет! он по виду,
    По платью встретит честность и порок, -
    Но не снесет приличиям обиду,
    И в наказаниях жесток!..
    (Хочет читать.)
    Нет, не могу читать... меня смутило
    Все это размышленье, я боюсь
    Его как недруга... и, вспомнив то, что было,
    Сама себе еще дивлюсь.


    женский монолог
    А. П. Чехов
    После театра
    Надя Зеленина, вернувшись с мамой из театра, где давали «Евгения Онегина», и придя к себе в комнату, быстро сбросила платье, распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее села за стол, чтобы написать такое письмо, как Татьяна.
    «Я люблю вас, — написала она, — но вы меня не любите, не любите!»
    Написала и засмеялась.
    Ей было только шестнадцать лет, и она еще никого не любила. Она знала, что ее любят офицер Горный и студент Груздев, но теперь, после оперы, ей хотелось сомневаться в их любви. Быть нелюбимой и несчастной — как это интересно! В том, когда один любит больше, а другой равнодушен, есть что-то красивое, трогательное и поэтическое. Онегин интересен тем, что совсем не любит, а Татьяна очаровательна, потому что очень любит, и если бы они одинаково любили друг друга и были счастливы, то, пожалуй, показались бы скучными.
    «Перестаньте же уверять, что вы меня любите, — продолжала Надя писать, думая об офицере Горном. — Поверить вам я не могу. Вы очень умны, образованны, серьезны, у вас громадный талант и, быть может, вас ожидает блестящая будущность, а я неинтересная, ничтожная девушка, и вы сами отлично знаете, что в вашей жизни я буду только помехой. Правда, вы увлеклись мною и вы думали, что встретили во мне ваш идеал, но это была ошибка, и вы теперь уже спрашиваете себя в отчаянии: зачем я встретил эту девушку? И только ваша доброта мешает вам сознаться в этом!..»
    Наде стало жаль себя, она заплакала и продолжала:
    «Мне тяжело оставить маму и брата, а то бы я надела монашескую рясу и ушла, куда глаза глядят. А вы бы стали свободны и полюбили другую. Ах, если бы я умерла!»
    Сквозь слезы нельзя было разобрать написанного; на столе, на полу и на потолке дрожали короткие радуги, как будто Надя смотрела сквозь призму. Писать было нельзя, она откинулась на спинку кресла и стала думать о Горном.
    Боже мой, как интересны, как обаятельны мужчины! Надя вспомнила, какое прекрасное выражение, заискивающее, виноватое и мягкое, бывает у офицера, когда с ним спорят о музыке, и какие при этом он делает усилия над собой, чтобы его голос не звучал страстно. В обществе, где холодное высокомерие и равнодушие считаются признаком хорошего воспитания и благородного нрава, следует прятать свою страсть. И он прячет, но это ему не удается, и все отлично знают, что он страстно любит музыку. Бесконечные споры о музыке, смелые суждения людей непонимающих держат его в постоянном напряжении, он напуган, робок, молчалив. Играет он на рояле великолепно, как настоящий пианист, и если бы он не был офицером, то наверное был бы знаменитым музыкантом.
    Слезы высохли на глазах. Надя вспомнила, что Горный объяснялся ей в любви в симфоническом собрании и потом внизу около вешалок, когда со всех сторон дул сквозной ветер.
    «Я очень рада, что вы, наконец, познакомились со студентом Груздевым, — продолжала она писать. — Он очень умный человек, и вы, наверное, его полюбите. Вчера он был у нас и просидел до двух часов. Все мы были в восторге, и я жалела, что вы не приехали к нам. Он говорил много замечательного».
    Надя положила на стол руки и склонила на них голову, и ее волосы закрыли письмо. Она вспомнила, что студент Груздев тоже любит ее и что он имеет такое же право на ее письмо, как и Горный. В самом деле, не написать ли лучше Груздеву? Без всякой причины в груди ее шевельнулась радость: сначала радость была маленькая и каталась в груди, как резиновый мячик, потом она стала шире, больше и хлынула как волна. Надя уже забыла про Горного и Груздева, мысли ее путались, а радость всё росла и росла, из груди она пошла в руки и в ноги, и казалось, будто легкий прохладный ветерок подул на голову и зашевелил волосами. Плечи ее задрожали от тихого смеха, задрожал и стол, и стекло на лампе, и на письмо брызнули из глаз слезы. Она была не в силах остановить этого смеха и, чтобы показать самой себе, что она смеется не без причины, она спешила вспомнить что-нибудь смешное.
    — Какой смешной пудель! — проговорила она, чувствуя, что ей становится душно от смеха. — Какой смешной пудель!
    Она вспомнила, как Груздев вчера после чаю шалил с пуделем Максимом и потом рассказал про одного очень умного пуделя, который погнался на дворе за вороном, а ворон оглянулся на него и сказал:
    — Ах ты, мошенник!
    Пудель, не знавший, что он имеет дело с ученым вороном, страшно сконфузился и отступил в недоумении, потом стал лаять.
    — Нет, буду лучше любить Груздева, — решила Надя и разорвала письмо.
    Она стала думать о студенте, об его любви, о своей любви, но выходило так, что мысли в голове расплывались и она думала обо всем: о маме, об улице, о карандаше, о рояле... Думала она с радостью и находила, что всё хорошо, великолепно, а радость говорила ей, что это еще не всё, что немного погодя будет еще лучше. Скоро весна, лето, ехать с мамой в Горбики, приедет в отпуск Горный, будет гулять с нею по саду и ухаживать. Приедет и Груздев. Он будет играть с нею в крокет и в кегли, рассказывать ей смешные или удивительные вещи. Ей страстно захотелось сада, темноты, чистого неба, звезд. Опять ее плечи задрожали от смеха и показалось ей, что в комнате запахло полынью и будто в окно ударила ветка.
    Она пошла к себе на постель, села и, не зная, что делать со своею большою радостью, которая томила ее, смотрела на образ, висевший на спинке ее кровати, и говорила:
    — Господи! Господи! Господи!


    Чехов. Чайка.
    монолог Почему я не летаю как птица?

    Варвара. Что?
    Катерина. Отчего люди не летают?
    Варвар а. Я не понимаю, что ты говоришь.
    Катерина. Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне
    иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь.
    Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?
    (Хочет бежать.)
    Варвара. Что ты выдумываешь-то?
    Катерина (вздыхая). Какая я была резвая! Я у вас завяла совсем.
    Варвара. Ты думаешь, я не вижу?
    Катерина. Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на
    воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не
    принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот
    я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на
    ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня
    цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и
    странницы,--у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви,
    сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут
    рассказывать: где они были, что видели, жития' разные, либо стихи
    поют2. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а
    я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково
    хорошо было!
    Варвара. Да ведь и у нас то же самое.
    Катерина. Да здесь все как будто из-под неволи. И до смерти я любила в
    церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не
    помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как все это в одну секунду
    было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной
    делается. А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз
    идет, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто
    ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану -- у
    нас тоже везде лампадки горели -- да где-нибудь в уголке и молюсь до утра.
    Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена,
    молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и
    найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не
    надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька,
    какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют
    невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как
    обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по
    воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.
    Варвара. А что же?
    Катерина (помолчав). Я умру скоро.
    Варвара. Полно, что ты!
    Катерина. Нет, я знаю, что умру. Ох, девушка, что-то со мной недоброе
    делается, чудо какое-то! Никогда со мной этого не было. Что-то во мне такое
    необыкновенное. Точно я снова жить начинаю, или... уж и не знаю.
    Варвара. Что же с тобой такое?
    Катерина (берет ее за руку). А вот что, Варя: быть греху какому-нибудь!
    Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и
    меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что. (Хватается за голову
    рукой.)
    Варвара. Что с тобой? Здорова ли ты?
    Катерина. Здорова... Лучше бы я больна была, а то нехорошо. Лезет мне в
    голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду. Думать стану -- мыслей
    никак не соберу, молиться -- не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на
    уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела
    нехорошие. И то мне представляется, что мне самое себе совестно сделается.
    Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне,
    все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно
    голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы,
    а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду
    за ним, иду...
    Варвара


    Достоевский . Неточка Незванова
    отрывок

    Проснулась я очень поздно. Вдруг услышала звуки отдаленной музыки. Я наскоро оделась и пошла ощупью из комнаты. Звуки становились всё слышнее и слышне. Музыка гремела из смежной залы. Одна из дверей в залу была завешена огромными двойными портьерами. Я подняла первую из них. Сердце моё билось так, что я едва могла стоять на ногах. Осилив своё волнение, я осмелилась наконец отвернуть немного с края второй занавес... Боже мой! Эта огромная мрачная зала, в которую я так боялась входить, сверкала теперь тысячью огней. Бездна людей ходили взад и вперёд. Я стояла как зачарованная. Мне казалось, что я всё это видела когда-то, где-то, во сне... Так вот, вот где был этот рай! - вот куда я хотела идти с бедным отцом... Стало быть это была не мечта!.. Я искала глазами отца: "Он должен быть здесь, он здесь" - думала я, и сердце моё билось от ожидания... Вдруг началась музыка, и я чувствовала, как что-то сдавило мне сердце. Что-то знакомое раздавалось в ушах моих. Наконец скрипка зазвенела сильнее, быстрее и пронзительней раздавались звуки. Всё знакомее и знакомее сказывалось что-то моему сердцу. Раздался последний, страшный, долгий крик, и всё во мне потряслось... Сомненья нет! это тот самый, тот крик! Я узнала его, я уже слышала его, он так же, как и тогда, в ту ночь, пронзил мне душу.
    "Отец! отец! - он здесь, это он, он зовёт меня, это его скрипка!" Я не вытерпела более, откинула занавес и бросилась в залу.
    - Папа, папа! это ты! где ты? - закичала я и упала без сил.


    Уильям Шекспир. Укрощение Строптивой.

    Катарина

    Фи, стыдно! Ну, не хмурь сурово брови
    И не пытайся ранить злобным взглядом
    Супруга твоего и господина.
    Гнев губит красоту твою, как холод -
    Луга зеленые; уносит славу,
    Как ветер почки. Никогда, нигде
    И никому твой гнев не будет мил.
    Ведь в раздраженье женщина подобна
    Источнику, когда он взбаламучен,
    И чистоты лишен, и красоты;
    Не выпьет путник из него ни капли,
    Как ни был бы он жаждою томим.
    Муж - повелитель твой, защитник, жизнь,
    Глава твоя. В заботах о тебе
    Он трудится на суше и на море,
    Не спит ночами в шторм, выносит стужу,
    Пока ты дома нежишься в тепле,
    Опасностей не зная и лишений.
    А от тебя он хочет лишь любви,
    Приветливого взгляда, послушанья -
    Ничтожной платы за его труды.
    Как подданный обязан государю,
    Так женщина - супругу своему.
    Когда ж она строптива, зла, упряма
    И не покорна честной воле мужа,
    Ну чем она не дерзостный мятежник,
    Предатель властелина своего?
    За вашу глупость женскую мне стыдно!
    Вы там войну ведете, где должны,
    Склонив колена, умолять о мире;
    И властвовать хотите вы надменно
    Там, где должны прислуживать смиренно.
    Не для того ль так нежны мы и слабы,
    Не приспособлены к невзгодам жизни,
    Чтоб с нашим телом мысли и деянья
    Сливались в гармоничном сочетанье.
    Ничтожные, бессильные вы черви!
    И я была заносчивой, как вы,
    Строптивою и разумом и сердцем.
    Я отвечала резкостью на резкость,
    На слово - словом; но теперь я вижу,
    Что не копьем - соломинкой мы бьемся,
    Мы только слабостью своей сильны.
    Чужую роль играть мы не должны.
    Умерьте гнев! Что толку в спеси вздорной?
    К ногам мужей склонитесь вы покорно;
    И пусть супруг мой скажет только слово,
    Свой долг пред ним я выполнить готова.


    Чехов .Дядя Ваня.
    Елена Андреевна (одна) . Нет ничего хуже, когда знаешь чужую тайну и не можешь помочь. (Раздумывая.) Он не влюблен в нее – это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она некрасива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая добрая, чистая… Нет, это не то, не то…

    Пауза.

    Я понимаю эту бедную девочку. Среди отчаянной скуки, когда вместо людей кругом бродят какие то серые пятна, слышатся одни пошлости, когда только и знают, что едят, пьют, спят, иногда приезжает он, не похожий на других, красивый, интересный, увлекательный, точно среди потемок восходит месяц ясный… Поддаться обаянию такого человека, забыться… Кажется, я сама увлеклась немножко. Да, мне без него скучно, я вот улыбаюсь, когда думаю о нем… Этот дядя Ваня говорит, будто в моих жилах течет русалочья кровь. «Дайте себе волю хоть раз в жизни»… Что ж? Может быть, так и нужно… Улететь бы вольною птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете… Но я труслива, застенчива… Меня замучит совесть… Вот он бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать.

  3. 2 пользователей поблагодарили лариса львовна за это полезное сообщение:

    Svetulya1980 (25.05.2017), даша_ст (20.11.2019)

  4. #3
    Местный Аватар для лариса львовна
    Регистрация
    25.12.2010
    Адрес
    г.Лукоянов Нижегородская область
    Сообщений
    462
    Поблагодарил Поблагодарил 
    252
    Поблагодарили Поблагодарили 
    37
    Поблагодарил в

    18 сообщениях

    По умолчанию

    Тему смотрят..а вот нужен материал или нет не знаю...Жалко что спасибок нет...
    предлагаю ещё монологи.
    Уильям Шекспир .Монолог Джульетты:

    Прощайте. - Богу одному известно,
    Когда мы с ней увидимся опять.
    Холодный страх по жилам пробегает;
    Мне кажется, что жизни теплоту
    Он леденит. Я позову их снова,
    Чтобы они ободрили меня.
    Кормилица! - К чему? Что ей здесь делать?
    Должна одна я сцену разыграть
    Ужасную. Сюда, фиал!
    Что, если не подействует микстура?
    Должна ль тогда венчаться завтра я?
    Нет, нет; вот в чем мое спасенье будет.
    Лежи вот здесь. А если это яд,
    Что мне хитро поднес монах, желая
    Меня убить, чтоб свадьбу устранить,
    Которою он был бы обесчещен,
    Так как меня с Ромео повенчал?
    Боюсь, что так. Однако, нет, едва ли, -
    Не допущу я этой мысли злой:
    Он до сих пор был святостью известен.
    Что, если я проснусь в своем гробу
    До времени, когда придет Ромео,
    Чтоб выручить меня? Вот что ужасно!
    Не задохнусь ли в этом склепе я? -
    В смердящий рот его не проникает
    Здоровый воздух... Не умру ль я прежде,
    Чем явится Ромео мой? - А если
    Останусь я жива, - то мысль одна,
    Что смерть кругом и ночь, весь ужас места,
    Старинный склеп, где столько уж веков
    Всех Капулетти кости погребались
    И где лежит Тибальд окровавленный,
    Еще недавно так похороненный,
    Гниющий там под саваном своим;
    Где, говорят, умерших тени бродят,
    В известные часы ночной порой...
    Увы, увы! ужель невероятно,
    Что рано так проснувшись в этом смраде
    И слушая стенания кругом,
    Похожие на стоны мандрагоры,
    Когда ее из почвы вырывают, -
    Возможно ли мне не сойти с ума?
    О, если я средь ужасов подобных
    Проснуся вдруг, то не лишусь ли я
    Рассудка, и в безумии моем
    Не стану ль я играть костями предков,
    Не вырву ль я Тибальда труп кровавый
    Из савана и, в бешенстве, схватив
    Кость одного из прадедов моих,
    Не размозжу ль той костью, как дубиной,
    В отчаяньи я голову себе?
    О, это что? Мне кажется, я вижу
    Тибальда тень... Ромео ищет он,
    Пронзившего его своей рапирой.
    Остановись, Тибальд! Иду, Ромео!
    Иду! Я пью вот это для тебя.

  5. #4
    Местный Аватар для лариса львовна
    Регистрация
    25.12.2010
    Адрес
    г.Лукоянов Нижегородская область
    Сообщений
    462
    Поблагодарил Поблагодарил 
    252
    Поблагодарили Поблагодарили 
    37
    Поблагодарил в

    18 сообщениях

    По умолчанию

    Антон Павлович Чехов
    "Детвора" рассказ

    Папы, мамы и тети Нади нет дома. В ожидании их возвращения, Гриша, Аня, Алеша, Соня и кухаркин сын Андрей сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото.
    Играют на деньги. Ставка - копейка. Играют с азартом. Самый большой азарт написан на лице у Гриши. Это маленький девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и жырными, как у негра губами. Он уже учится в приготовительном классе, а потому считается самым большим и умным.
    Сестра его Аня, девочка лет восьми, с острым подбородком и умными блестящими глазами боиться, чтобы кто-нибудь не выиграл. Она краснеет, бледнеет и зорко следит за игроками. Копейки ее не интересуют. Счастье в игре для нее вопрос самолюбия. Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой головой и цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей играет в лото ради процесса игры. По лицу ее разлито умиление. Алеша, пухлый, шаровидный карапузик, пыхтит, сопит и пучит глаза на карты. У него ни корыстолюбия, ни самолюбия. Не гонят из-за стола, не укладывают спать - и на том спасибо. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре.
    Пятый партнер, кухаркин сын Андрей. К выигрышу и чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружен в арифметику игры, в ее жизненную философию: сколько на свете цифр и как это они не перепутаются?
    Выкрикивают числа все по очереди.
    На правах большого и самого умного Гриша забрал себе решающий голос. Что он хочет, то и делают.
    Проходит минута в молчании.
    - Он смошенничал, - басит ни с того ни с сего Алеша.
    - Врешь, я не смошенничал!
    Андрей бледнеет, кривит рот и - хлоп Алешу по голове! Алеша злобно таращит глаза, вскакивает, становится одним коленом на стол и, в свою очередь, - хлоп Андрея по щеке. Оба дают друг другу еще по одной пощечине и ревут.
    Соня, не выносящая таких ужасов, тоже начинает плакать, и столовая оглашается разноголосым ревом. Но не думайте, что игра от этого кончилась. Не проходит и пяти минут, как дети опять хохочут и мирно беседуют. Лица заплаканы, но это не мешает им улыбаться. Алеша даже счастлив - недоразумение было!

    "Матерь человеческая"
    Сжимая в руке вилы, Мария откинула крышку лаза и отпрянула. На
    земляном полу погреба, прислонившись к низкой кадушке, сидел живой
    немецкий солдат. Он не мигая смотрел на нее... Мария успела заметить,
    что немец был бледный, изможденный, с тонкой мальчишеской шеей и что он
    был ранен: серый его китель был расстегнут, а на застиранной ночной
    сорочке багровело пятно крови. В какое-то неуловимое мгновение Мария
    заметила, что немец испугался ее, и поняла, что он безоружен.
    Наклонившись над лазом, она молча смотрела на немца. Он не спускал с
    нее светло-голубых, расширенных от ужаса глаз. Губы его дрожали,
    кривились в каком-то жалком подобии улыбки, но, скованный страхом, он не
    произносил ни одного слова. На вид ему было не больше семнадцати лет. И
    слипшиеся на потной лбу кудрявые белокурые волосы, и худые грязные кисти
    бессильно раскинутых рук, и тонкая белая шея, и белесый, никогда не
    знавший бритвы пушок на щеках и над верхней губой - все выдавало в
    раненом немце мальчишку, желторотого, лопоухого, объятого ужасом
    недоростка.
    Ненависть и горячая, слепая злоба захлестнули Марию, сдавили сердце,
    тошнотой прихлынули к горлу. Алый туман застилал ей глаза, и в этом
    негустом тумане она увидела безмолвную толпу хуторян, и раскачивающегося
    на тополевой ветке Ивана, и босые ноги повисшей на тополе Фени, и черную
    удавку на детской шее Васятки, и их палачей-фашистов, одетых в серые
    мундиры с черной лентой на рукавах. Теперь здесь, в ее, Мариином,
    погребе, лежал один из них, полураздавленный, недобитый гаденыш, одетый
    в такой же серый мундир, с такой же черной лентой на рукаве, на которой
    серебрились такие же чужие, непонятные, крючковатые буквы.
    Мария еще ниже склонилась над лазом. Держак остро отточенных вил
    сжала так, что побелели пальцы. Хрипло сказала, не слыша собственного
    голоса:
    - Чего будем делать? Скажи мне одно: где мой муж Ваня и сыночек
    Васенька? И еще скажи мне: за что удавили Феню и девочку Саню за что
    убили? Молчишь? Молчи, молчи...
    Она повернулась, спустила ноги в лаз, постояла на первой ступеньке
    пологой погребной лестницы... Постояла на второй, глаз не сводя с немца
    и сжимая в руках вилы...
    - Молчишь? - повторила она. - Ничего не знаешь и сказать ничего не
    можешь? И кто людей в неволю погнал - не знаешь... И кто хутор спалил, а
    скотину перестрелял - не знаешь... Брешешь, подлюка... Ты все знаешь и
    за все сейчас ответишь...
    Медленно опускалась она в погреб, останавливаясь на каждой ступеньке,
    и каждая ступенька - Мария помнила: их было девять - приближала ее к
    тому неотвратимому, что она должна была совершить во имя высшей
    справедливости, которая сейчас в ее горячечном сознании укладывалась в
    знакомые с детства слова: "Смертию смерть поправ"... И хотя она
    по-своему толковала эти когда-то услышанные от старой бабки слова, ей
    казалось, что именно они властно требуют: убей убийцу...
    Вот и последняя ступенька. Мария остановилась. Сделала еще шаг
    вперед. Мальчишка-немец шевельнулся. Он хотел отодвинуться, втиснуться в
    угол, уползти в темноту, за кадушку, но обмякшее, бессильное тело не
    слушалось его. Уже в то мгновение, когда голова Марии показалась в
    открытом люке погреба, он по выражению ее лица почувствовал, что его
    ожидает смерть. Смерть подходила к нему, и он смотрел на нее, невысокую
    женщину с карими глазами, с крепкими ступнями босых маленьких ног. Она
    была еле прикрыта пожухлыми от крови лохмотьями, в руках держала вилы, и
    три острия карающих вил с каждой секундой приближали его конец.
    Мария высоко подняла вилы, слегка отвернулась, чтобы не видеть то
    страшное, что должна была сделать, и в это мгновение услышала тихий,
    сдавленный крик, который показался ей громом:
    - Мама! Ма-а-ма!..
    Слабый крик множеством раскаленных ножей впился в грудь Марии,
    пронзил ее сердце, а короткое слово "мама" заставило содрогнуться от
    нестерпимой боли. Мария выронила вилы, ноги ее подкосились. Она упала на
    колени и, прежде чем потерять сознание, близко-близко увидела
    светло-голубые, мокрые от слез мальчишеские глаза...
    Очнулась она от прикосновения влажных рук раненого. Захлебываясь от
    рыданий, он гладил ее ладонь и говорил что-то на своем языке, которого
    Мария не знала. Но по выражению его лица, по движению пальцев она
    поняла, что немец говорит о себе: о том, что он никого не убивал, что
    его мать такая же, как Мария, крестьянка, а отец недавно погиб под
    городом Смоленском, что он сам, едва окончив школу, был мобилизован и
    отправлен на фронт, что ни в одном бою он ни разу не был, только
    подвозил солдатам пищу. И еще Мария поняла, что три дня назад он вместе
    с пожилым немцем, тем самым, труп которого лежал на улице, ехал на
    двуколке, что летевший над ними самолет сбросил бомбу, что его старший
    товарищ и лошадь были убиты, а он, раненный в грудь, уполз и спрятался в
    погребе...
    Мария молча плакала. Смерть мужа и сына, угон хуторян и гибель
    хутора, мученические дни и ночи на кукурузном поле - все, что она
    пережила в тяжком своем одиночестве, надломило ее, и ей хотелось
    выплакать свое горе, рассказать о нем живому человеку, первому, кого она
    встретила за все последние дни. И хотя этот человек был одет в серую,
    ненавистную форму врага, но он был тяжело ранен, к тому же оказался
    совсем мальчишкой и - видно по всему - не мог быть убийцей. И Мария
    ужаснулась тому, что еще несколько минут назад, держа в руках острые
    вилы и слепо подчиняясь охватившему ее чувству злобы и мести, могла сама
    убить его. Ведь только святое, жалостное слово "мама", та мольба,
    которую вложил этот несчастный мальчик в свой тихий, захлебывающийся
    крик, спасли его.
    Осторожным прикосновением пальцев Мария расстегнула окровавленную
    сорочку немца, слегка надорвала ее, обнажила узкую грудь. На груди, с
    правой стороны, увидела две продолговатые раны, затянутые запекшейся
    кровью. Так же осторожно стащила мундир, повернула раненого на бок,
    осмотрела спину. На спине была только одна рана, и Мария поняла, что
    второй осколок бомбы не вышел. засел где-то в груди.
    Сдерживая стоны, немец молча следил за склонившейся над ним женщиной,
    потом крестом сложил над грудью указательные пальцы, спросил тихо:
    - Капут?
    - Зачем капут? - отводя глаза, сказала Мария. - Будешь жить...
    Сложив руку так, словно держала в ней стакан, и поднеся ее ко рту,
    спросила:
    - Ты, небось, пить хочешь?
    Немец закивал головой.
    - Подожди, - сказала Мария, - я подою корову, напою тебя молоком.
    Воды на хуторе нет.
    В темном углу погреба она отыскала глиняную миску, движением пальцев
    показала: пойду доить коров. Вылезла из погреба. Дружок и коровы ждали
    ее под яблоней. Зажав миску в коленях, Мария подоила одну корову,
    другую. Подумала о немце: "Не выживет он, помрет, и я его не спасу". И
    еще подумала, что ей будет жаль мальчишку, что она опять останется одна
    и ей не с кем будет слова молвить. А тут, хоть и не знает она немецкого
    языка, а умирающий немец знает только одно русское слово "мама", с ним
    можно разговаривать так, как это делают глухонемые: пальцами, головой,
    глазами. Ведь поняла она его, когда он с помощью жестов говорил ей о
    своей матери, об отце, о тем, что они занимались крестьянским трудом, о
    том, что он сам не был в боях и никого не убивал...

    Антон Павлович Чехов. Длинный язык

    Наталья Михайловна, молодая дамочка, приехавшая утром из Ялты, обедала и, неугомонно треща языком, рассказывала мужу о том, какие прелести в Крыму. Муж, обрадованный, глядел с умилением на ее восторженное лицо, слушал и изредка задавал вопросы…
    – Но, говорят, жизнь там необычайно дорога? – спросил он между прочим.
    – Как тебе сказать? По-моему, дороговизну преувеличили, папочка. Не так страшен чёрт, как его рисуют. Я, например, с Юлией Петровной имела очень удобный и приличный номер за двадцать рублей в сутки. Всё, дружочек мой, зависит от уменья жить. Конечно, если ты захочешь поехать куда-нибудь в горы… например, на Ай-Петри… возьмешь лошадь, проводника, – ну, тогда, конечно, дорого. Ужас как дорого! Но, Васичка, какие там го-оры! Представь ты себе высокие-высокие горы, на тысячу раз выше, чем церковь… Наверху туман, туман, туман… Внизу громаднейшие камни, камни, камни… И пинии… Ах, вспомнить не могу!
    – Кстати… без тебя тут я в каком-то журнале читал про тамошних проводников-татар… Такие мерзости! Что, это, в самом деле какие-нибудь особенные люди?
    Наталья Михайловна сделала презрительную гримаску и мотнула головой.
    – Обыкновенные татары, ничего особенного… – сказала она. – Впрочем, я видела их издалека, мельком.… Указывали мне на них, но я не обратила внимания. Всегда, папочка, я чувствовала предубеждение ко всем этим черкесам, грекам… маврам!..
    – Говорят, донжуаны страшные.
    – Может быть! Бывают мерзавки, которые…
    Наталья Михайловна вдруг вскочила, точно вспомнила что-то страшное, полминуты глядела на мужа испуганными глазами и сказала, растягивая каждое слово:
    – Васичка, я тебе скажу, какие есть без-нрав-ствен-ны-е! Ах, какие безнравственные! Не то чтобы, знаешь, простые или среднего круга, а аристократки, эти надутые бонтонши! Просто ужас, глазам своим я не верила! Умру и не забуду! Ну, можно ли забыться до такой степени, чтобы… ах, Васичка, я даже и говорить не хочу! Взять хотя бы мою спутницу Юлию Петровну… Такой хороший муж, двое детей… принадлежит к порядочному кругу, корчит всегда из себя святую и – вдруг, можешь себе представить… Только, папочка, это, конечно, entre nous…[1] Даешь честное слово, что никому не скажешь?
    – Ну, вот еще выдумала! Разумеется, не скажу.
    – Честное слово? Смотри же! Я тебе верю…
    Дамочка положила вилку, придала своему лицу таинственное выражение и зашептала:
    – Представь ты себе такую вещь… Поехала эта Юлия Петровна в горы… Была отличная погода! Впереди едет она со своим проводником, немножко позади – я. Отъехали мы версты три-четыре, вдруг, понимаешь ты, Васичка, Юлия вскрикивает и хватает себя за грудь. Ее татарин хватает ее за талию, иначе бы она с седла свалилась… Я со своим проводником подъезжаю к ней… Что такое? В чем дело? «Ох, кричит, умираю! Дурно! Не могу дальше ехать!» Представь мой испуг! Так поедемте, говорю, назад! – «Нет, говорит, Natalie, не могу я ехать назад! Если я сделаю еще хоть один шаг, то умру от боли! У меня спазмы!» И просит, умоляет, ради бога, меня и моего Сулеймана, чтобы мы вернулись назад в город и привезли ей бестужевских капель, которые ей помогают.
    – Постой… Я тебя не совсем понимаю… – пробормотал муж, почесывая лоб. – Раньше ты говорила, что видела этих татар только издалека, а теперь про какого-то Сулеймана рассказываешь.
    – Ну, ты опять придираешься к слову! – поморщилась дамочка, нимало не смущаясь. – Терпеть не могу подозрительности! Терпеть не могу! Глупо и глупо!
    – Я не придираюсь, но… зачем говорить неправду? Каталась с татарами, ну, так тому и быть, бог с тобой, но… зачем вилять?
    – Гм!.. вот странный! – возмутилась дамочка. – Ревнует к Сулейману! Воображаю, как это ты поехал бы в горы без проводника! Воображаю! Если не знаешь тамошней жизни, не понимаешь, то лучше молчи. Молчи и молчи! Без проводника там шагу нельзя сделать.
    – Еще бы!
    – Пожалуйста, без этих глупых улыбок! Я тебе не Юлия какая-нибудь… Я ее и не оправдываю, но я… пссс! Я хоть и не корчу из себя святой, но еще не настолько забылась. У меня Сулейман не выходил из границ… Не-ет! Маметкул, бывало, у Юлии всё время сидит, а у меня как только бьет одиннадцать часов, сейчас: «Сулейман, марш! Уходите!» И мой глупый татарка уходит. Он у меня, папочка, в ежовых был… Как только разворчится насчет денег или чего-нибудь, я сейчас: «Ка-ак? Что-о? Что-о-о?» Так у него вся душа в пятки… Ха-ха-ха… Глаза, понимаешь, Васичка, черные-пречерные, как у-уголь, морденка татарская, глупая такая, смешная… Я его вот как держала! Вот!
    – Воображаю… – промычал супруг, катая шарики из хлеба.
    – Глупо, Васичка! Я ведь знаю, какие у тебя мысли! Я знаю, что ты думаешь… Но, я тебя уверяю, он у меня даже во время прогулок не выходил из границ. Например, едем ли в горы, или к водопаду Учан-Су, я ему всегда говорю: «Сулейман, ехать сзади! Ну!» И всегда он ехал сзади, бедняжка… Даже во время… в самых патетических местах я ему говорила: «А все-таки ты не должен забывать, что ты только татарин, а я жена статского советника!» Ха-ха…
    Дамочка захохотала, потом быстро оглянулась и, сделав испуганное лицо, зашептала:
    – Но Юлия! Ах, эта Юлия! Я понимаю, Васичка, отчего не пошалить, отчего не отдохнуть от пустоты светской жизни? Всё это можно… шали, сделай милость, никто тебя не осудит, но глядеть на это серьезно, делать сцены… нет, как хочешь, я этого не понимаю! Вообрази, она ревновала! Ну, не глупо ли? Однажды приходит к ней Маметкул, ее пассия… Дома ее не было… Ну, я зазвала его к себе… начались разговоры, то да сё. Они, знаешь, препотешные! Незаметно этак провели вечер… Вдруг влетает Юлия… Набрасывается на меня, на Маметкула… делает нам сцену… фи! Я этого не понимаю, Васичка…
    Васичка крякнул, нахмурился и заходил по комнате.
    – Весело вам там жилось, нечего сказать! – проворчал он, брезгливо улыбаясь.
    – Ну, как это глу-упо! – обиделась Наталья Михайловна. – Я знаю, о чем ты думаешь! Всегда у тебя такие гадкие мысли! Не стану же я тебе ничего рассказывать. Не стану!
    Дамочка надула губки и умолкла.
    Примечания
    1 . между нами (франц.)

  6. #5
    Местный Аватар для лариса львовна
    Регистрация
    25.12.2010
    Адрес
    г.Лукоянов Нижегородская область
    Сообщений
    462
    Поблагодарил Поблагодарил 
    252
    Поблагодарили Поблагодарили 
    37
    Поблагодарил в

    18 сообщениях

    По умолчанию

    Островский Гроза Монолог Катерины.
    Катерина. Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на
    воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не
    принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот
    я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на
    ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня
    цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и
    странницы,--у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви,
    сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут
    рассказывать: где они были, что видели, жития' разные, либо стихи
    поют2. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а
    я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково
    хорошо было!
    Варвара. Да ведь и у нас то же самое.
    Катерина. Да здесь все как будто из-под неволи. И до смерти я любила в
    церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не
    помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как все это в одну секунду
    было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной
    делается. А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз
    идет, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто
    ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану -- у
    нас тоже везде лампадки горели -- да где-нибудь в уголке и молюсь до утра.
    Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена,
    молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и
    найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не
    надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька,
    какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют
    невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как
    обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по
    воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.


    Островский Бесприданница.Монолог Ларисы.
    Лариса. Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась
    голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят... верная смерть.
    (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки
    и смотреть вниз, закружится голова и упадешь... Да, это лучше... в
    беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и
    смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом
    отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.)
    Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.)
    Ох, нет... (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я
    думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых
    это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто
    не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне
    жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над
    этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет... Не Кнуров...
    роскошь, блеск... нет, нет... я далека от суеты... (Вздрогнув.) Разврат...
    ох, нет... Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь,
    да жить... когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы
    теперь меня убил кто-нибудь... Как хорошо умереть... пока еще упрекнуть себя
    не в чем. Или захворать и умереть... Да я, кажется, захвораю. Как дурно
    мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и
    умереть... Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и
    сидит в забытьи.)

    Монолог из пьесы Гришковца Планета.
    Женщина:
    Как же странно иногда бывает в жизни. Ты живешь, живешь какой-то обычной жизнью, и друг в ней появляется человек. Мужчина. Точнее, сначала ты появилась в его жизни. А ты сама его сначала не заметила. Но он появился, и ты его увидела каким-то боковым зрением, точнее, даже не самого, а какой-то силуэт, и не придала этому значения. Но постепенно этот силуэт становился все отчетливее, определеннее, и вот ты видишь перед собой конкретного мужчину. А ты, конечно, до этого мечтала о том, что кто-то в твоей жизни появится, и у тебя не было никаких сомнений, что ты достойна счастья. Но этот конкретный, определенный мужчина не имел ничего общего с тем прекрасным, размытым образом, который ты себе рисовала. И вот ты смотришь на этого мужчину, и думаешь – нет, это совсем не то, что тебе нужно. Но этот мужчина делает так много усилий, чтобы стать ближе к тебе, он так настойчиво пытается ворваться в твою жизнь, его становится так много. Он везде. Он встречает тебя после работы, поджидает где-нибудь, провожает, постоянно звонит, что-то говорит или молчит в трубку, и ты понимаешь, что это он. И оттого, что его так много ты даже боишься включить телевизор, потому что думаешь – вот включишь телевизор, и он там появится.
    Но однажды, сидя с друзьями в кафе, ты вдруг подумаешь: вот интересно, а где сейчас этот человек, и почему он сегодня ни разу не позвонил? А потом подумаешь – ой, а почему я об этом подумала? И как только ты об этом подумала, через некоторое время ты понимаешь, что ты вообще ни о чем другом думать не можешь. И весь твой мир, в котором было так много друзей, всяких интересов, сужается до этого человека. И все! Тебе остается только сделать шаг навстречу этому человеку, и ты делаешь этот шаг… И становишься такой счастливой. И думаешь – а почему я раньше-то не делала этот шаг, чтобы быть такой счастливой? Но это состояние длится совсем не долго. Потому что ты смотришь на этого мужчину, и вдруг видишь: а он успокоился! И он успокоился не потому, что он добился тебя, и ты ему больше не нужна. Ты ему очень нужна. Но он просто успокоился, и может дальше жить спокойно. Но тебя-то это не устраивает. Ты хотела совсем не этого. Ты не можешь точно сказать, чего именно ты хотела, но точно не этого. И ты начинаешь устраивать провокации – хватать чемодан, уходить, чтобы тебя останавливали, чтобы на некоторое время вернуть то, что было вначале, чтобы вернулась, хоть ненадолго, та острота и трепет. И тебя останавливают, возвращают… А потом перестают останавливать, и ты возвращаешься сама. И все это ужасно, нечестно, но может длиться очень долго. Очень долго…
    Но в одно прекрасное утро ты просыпаешься, и вдруг понимаешь: «А я свободна, все кончилось…» И постепенно снова возвращается интерес к жизни, ты обнаруживаешь, что в мире есть много прекрасных вещей: вкусная еда, интересное кино, книги. Возвращаются друзья. И жизнь прекрасна! И в ней много-много счастья. И много приятного. Конечно, не такого прекрасного и сильного, как любовь, но все-таки. И ты живешь. Но, правда, с этого момента ты живешь очень, очень осторожно. Чтобы опять, не дай Бог, не сорваться в это переживание и боль. Живешь осторожно, осторожно… Но продолжаешь чего-то ждать… надеяться.
    Последний раз редактировалось лариса львовна; 11.05.2011 в 11:26.

  7. #6
    Мастер Аватар для Леди N
    Регистрация
    11.12.2010
    Адрес
    Восточное Подмосковье
    Сообщений
    610
    Поблагодарил Поблагодарил 
    1,142
    Поблагодарили Поблагодарили 
    532
    Поблагодарил в

    185 сообщениях

    По умолчанию

    Антон Чехов
    РАЗМАЗНЯ

    На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.

    — Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите... Ну-с... Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц...

    — По сорока...

    — Нет, по тридцати... У меня записано... Я всегда платил гувернанткам по тридцати. Ну-с, прожили вы два месяца...

    — Два месяца и пять дней...

    — Ровно два месяца... У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей... Вычесть девять воскресений... вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только... да три праздника...

    Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но... ни слова!..

    — Три праздника... Долой, следовательно, двенадцать рублей... Четыре дня Коля был болен и не было занятий... Вы занимались с одной только Варей... Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда... Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть... останется... гм... сорок один рубль... Верно?

    Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок её задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..

    — Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля... Чашка стоит дороже, она фамильная, но... бог с вами! Где наше не пропадало? Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок... Долой десять... Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой ещё пять... Десятого января вы взяли у меня десять рублей...

    — Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.

    — Но у меня записано!

    — Ну, пусть... хорошо.

    — Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется четырнадцать...

    Оба глаза наполнились слезами... На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!

    — Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля... Больше не брала...

    — Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три, останется одиннадцать... Вот вам ваши деньги, милейшая! Три... три, три... один и один... Получите-с!

    И я подал ей одиннадцать рублей... Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.

    — Merci, — прошептала она.

    Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.

    — За что же merci? — спросил я.

    — За деньги...

    — Но ведь я же вас обобрал, чёрт возьми, ограбил! Водь я украл у вас! За что же merci?

    — В других местах мне и вовсе не давали...

    — Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам... Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите? Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазнёй?

    Она кисло улыбнулась, и я прочёл на её лице: «Можно!»

    Я попросил у неё прощение за жестокий урок и отдал ей, к великому её удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла... Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!

    1884

  8. Следующий пользователь сказал cпасибо Леди N за это полезное сообщение:

    Irenka-da (16.02.2023)

  9. #7
    Мастер Аватар для Леди N
    Регистрация
    11.12.2010
    Адрес
    Восточное Подмосковье
    Сообщений
    610
    Поблагодарил Поблагодарил 
    1,142
    Поблагодарили Поблагодарили 
    532
    Поблагодарил в

    185 сообщениях

    По умолчанию

    Мария Львова. Рубашка.

    Весна. Снег почти стаял. Земля чернеет и какой-то особенный свежий сырой запах говорит о весне. Мы все собрались у бабушки и усердно работаем: шьем рубашки бедным. Мама с няней кроят, бабушка сметывает рубашки, Наташенька быстро стачивает их на машинке, тетя Маша подрубает на руках, Вера обметывает петли и пришивает пуговицы. Даже крошки Коля и Машенька обрезают нитки и вдевают их в иголки.
    "А ты расскажи нам, бабушка, — просит старший внук Николай, — почему у нас перед Пасхой шьют всегда мужские рубашки?”
    "По завещанию моей бабушки, дружок мой... Это было давно — еще до революции. Моя бабушка, Надежда Сергеевна, проводила Великий Пост в строгом воздержании, молитве и в работе на бедных. Шила она и сама и все домашние женщины и девушки одежды бедным: платья, сарафаны, рубашки. Все это складывалось и раздавалось на Страстной неделе бедным, чтобы они имели возможность сходить к заутрене в новом чистом одеянии. Рубашки тогда шились не из ситца, как мы делаем теперь, а из белого домотканого холста, и сшивалось этих рубашек великое множество.
    Однажды за год или за два до ее кончины, Надежда Сергеевна на Страстной неделе раздала все сшитые вещи бедным, и у нее осталась одна рубашка. С этой рубашкой происходило что-то странное: она несколько раз возвращалась к бабушке обратно. Один нищий уехал из города, другой умер, третий разбогател и больше не нуждался в милостыни.
    "Как странно, — сказала бабушка своей горничной Устеньке. — Видимо, эту рубашку Бог кому-то предназначил. Оставим ее у себя, и ты отдашь ее первому, кто придет просить Христа ради”.
    Прошло еще два дня, наступила Великая Суббота. Надежда Сергеевна сидела у своего окна, а Устенька уже заправляла лампады к празднику. Вдруг к окошку подошел высокий благообразный старик, одетый в наглухо застегнутый зипун. Он просил помочь ему Христа ради к Светлому Дню.
    Бабушка послала Устеньку подать ему хлеба, денег, крашеных яичек. "Да еще не забудь рубашку, предназначенную ему, отдать”, — крикнула бабушка уходящей Устеньке.
    Та все передала старику, а когда вынула рубашку с просьбой надеть ее в церковь к Светлой Заутрене, старик внезапно поднял руки к небу и залился слезами. "Господи, благодарю Тебя за великую милость ко мне грешному! — воскликнул он, — а тебя добрая, милая благодетельница, да благословит Господь за то, что после стольких лет к Светлому Дню ты прикрыла меня”.
    С этими словами он распахнул свой зипун, а не груди его ничего не было. "Вот уже 16 лет я хожу неприкрыто, а дал я обет такой перед Господом: ничего не просить для себя. Что подадут, за то и спасибо. Ты первая, ангельская душа, покрыла мою наготу! И в какой великий Святой День, в канун Светлого Праздника”.
    И он снова заплакал радостными слезами, плакала с ним и бабушка у своего окошка; поняла она, что Господь благословил и принял ее труд и работу.
    Вот когда она умирала, она и завещала своей дочери и мне, своей внучке, всегда Великим Постом шить бедным рубашки и тоже заповедовать своим детям и внукам. Мы и стараемся по мере сил исполнить бабушкино завещание, и я надеюсь, мои дружочки, что и вы его не забудете”, — кончила бабушка свой рассказ.

    1940 г.

  10. Следующий пользователь сказал cпасибо Леди N за это полезное сообщение:

    даша_ст (20.11.2019)

Социальные закладки

Социальные закладки

Ваши права

  • Вы не можете создавать новые темы
  • Вы не можете отвечать в темах
  • Вы не можете прикреплять вложения
  • Вы не можете редактировать свои сообщения
  •  
Яндекс.Метрика free counters Рейтинг@Mail.ru