Собачье сердце

[IMG]http://*********org/471970m.jpg[/IMG]

Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, ежели в помойке пороюсь? Жадная тварь!

***

Похабная квартирка!

***

Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, — перебил его наставительно Филипп Филиппович, — во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские

***

— Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Саблина?
— Нас, — ответил Швондер.
— Боже, пропал калабуховский дом! — В отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками

***

— Мы, управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер, — пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…
— Кто на ком стоял? — Крикнул Филипп Филиппович, — потрудитесь излагать ваши мысли яснее.


***

— Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее.
— У меня нет возможности точно повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц.
— Но только условие: кем угодно, когда угодно, что угодно, но чтобы была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто другой не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Тщательная бумажка. Фактическая. Настоящая! Броня. Чтобы имя даже не упоминалось. Кончено. Я для них умер.

***

— Хочу предложить вам, — тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, — взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
— Нет, не возьму, — кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налетом.
— Почему же вы отказываетесь?
— Не хочу.
— Вы не сочувствуете детям Германии?
— Сочувствую.
— Жалеете по полтиннику?
— Нет.
— Так почему же?
— Не хочу.
Помолчали.
— Знаете ли, профессор, — заговорила девушка, тяжело вздохнув, — если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разьясним, вас следовало бы арестовать.
— А за что? — С любопытством спросил Филипп Филиппович.
— Вы ненавистник пролетариата! — Гордо сказала женщина.
— Да, я не люблю пролетариата, — печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.
— Зина, — крикнул Филипп Филиппович, — подавай обед. Вы позволите, господа?

***

Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.

***

Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.
— Гм… Да ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвел 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», — теряли в весе.
— Гм… — С интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
— Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.

***

* Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подьезд калабуховского дома на Пречистенеке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?
Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
— Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош, — заикнулся было тяпнутый.
— Ничего похожего! — Громовым голосом ответил Филипп Филиппович и налил стакан вина. — Гм… Я не признаю ликеров после обеда: они тяжелят и скверно действуют на печень… Ничего подобного! На нем есть теперь калоши и эти калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года.

***

Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? — Яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее. — Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» — Я смеюсь.(Лицо Филиппа Филипповича перекосило так, что тяпнутый открыл рот). Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более — людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!

***

Успевает всюду тот, кто никуда не торопится

***

Примус! Признание Америки! Москвошвея! Пивная! Еще парочку! Буржуи! Не толкайся, подлец, слезай с подножки! Я тебе покажу, твою мать!

***

— Не бросай объедки на пол.
— Отлезь, гнида.

***

Обыкновенная прислуга, а форсу — как у комиссарши

***

Чисто, как в трамвае!

***

Человеку без документов строго воспрещается существовать!

***

— Вот все у вас как на параде, — заговорил он, — салфетку — туда, галстук — сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
— А как это «по-настоящему»? — Позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
— Ну желаю, чтобы все…
— И вам также, — с некоторой иронией отозвался Борменталь.

***

— Вы бы почитали что-нибудь, — предложил он, — а то, знаете ли…
— Уж и так читаю, читаю… — Ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки.
— Зина, — тревожно закричал Филипп Филиппович, — убирайте, детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»…
— Эту… Как ее… Переписку Энгельса с этим… Как его — дьявола — с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.

***

- Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами «принимая во внимание происхождение» — от’ехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
— Какой там черт! Отец был судебным следователем в Вильно, — горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
— Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец — кафедральный протоиерей. Мерси.

***

— Что же вы делаете с этими… С убитыми котами?
— На польты пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий кредит.

***

Ласка… единственный способ, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.

***

- Что-то вы меня больно утесняете, папаша!
— Что? Какой я вам папаша?!

***

— Пальцами блох лови, пальцами! Не понимаю, откуда вы их только берете?
— Да что ж, развожу я их, что ли?

***

— Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?
— Вы его напрасно прелестным ругаете!

***

— И как же вам угодно именоваться?
— Полиграф Полиграфыч!
— Ну ладно, не валяйте дурака.

***

Делай загадочное лицо, дура!

***

- Оооооо!.. Итит твою мать, профессор!! Иди сюда, выпей с нами!
— Кто это такие?
— Они? Они хорошие.

***

— «Атавизм»? А-а-а!
— Неприличными словами не выражаться!

***

Театр — это дуракаваляние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна

***

Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь.

***

Спаньё на полатях отменяется.

***

Я красавец! Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.

***

Потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке.

***

— «Атавизм»? А-а-а!
— Неприличными словами не выражаться!