Такое простое СЧАСТЬЕ

Конец зимы и начало весны для нашей семьи тяжелое время... Год назад закончилась жизнь Ромашки..

Сейчас с Валей и Сашей, родителями мальчиков, работает психолог. В двух направлениях: помогает им принять неизлечимость болезни Артемки и отпустить Ромочку. Психолог и рекомендует Вале писать. Писать, выплескивая свои чувства, не закапывая их глубоко в душе. И моя дочка пишет... Иногда просто в тетрадках.. Иногда в постах Инстаграмма. Тогда ее слова получают волну реакции! В открытых комментариях, в личных сообщениях.. Кто-то просто проявляет участие, а у кого-то вспоминается свое, больное.. Люди просят - пиши, это нужно и не только тебе!

Читаю ее строки и не могу не отметить - какой хороший слог у моей девочки!!! Вот только не об этом судьба заставляла бы писать... не о боли.. Надеюсь на время, которое не вылечит, но чуть смягчит боль..

а пока...

Вложение 94214 Вложение 94215 Вложение 94216 Вложение 94217 Вложение 94218 Вложение 94219

Разучилась любить февраль - он украл тебя навсегда.

- Что с моим сыном? Я ничего не понимаю, доктор - заикаясь выдавила из себя я.
В тот момент я чувствовала себя голой. Уязвимой и маленькой. Меня запросто можно было раздавить пальцем. Ещё проще словом.
Я преданно, будто собачонка, смотрела в глаза приглашенному на беседу со мной нейрохирургу. И ждала от него не только информации, но и поддержки. Но моя надежда вдребезги разбилась о холодный надменный взгляд и язвительный тон.

- Мне Вам что, всю историю болезни прочитать?!Задавайте конкретный вопрос.
- Что с мозгом? Почему ребенок в коме? Что на МРТ?
- Конкретный вопрос - закатив глаза, нетерпеливо перебил врач.
- Мне сказали, там...кровоизлияние. Какое оно?
- Нет там кровоизлияния. Как и мозга.
- То есть как..
- А вот так. Мозг полностью пропитан кровью, функционировать он больше не будет.

Резко сбило дыхание. Сердце колотилось в горле с той же скоростью, что и у лихорадящего 2ю неделю Артёма.

- Может быть, можно..? - пробормотала я онемевшими губами.
- Нельзя. Изменения необратимые. Уже слишком поздно.
- А если...
- Нет. Мы не могли ничего сделать - отрезал он.
Лечащая врач, стоявшая рядом быстро кивала головой, потряхивая взлохмаченными кудрями, невинно и почти сочувственно моргала и что-то поддакивала наполовину «съеденными» ярко-розовыми губами.

Но я уже ничего не слышала.
Мне хотелось кричать и бежать от этих резких слов, бьющих колоколом по голове. Но, как в ужасном сне, я стояла безголосая и будто парализованная. И абсолютно потерянная - вне времени и пространства я ощущала только сковывающий холод, невыносимый жар в груди и «сверлящую» боль в центре правой ладони - странное ощущение, с детства сопутствующее острой обиде и несправедливости.
«Не могли»?! - вы осмелились сказать это матери, в ответ на жалобы которой все предыдущие дни вы все просто усмехались и просили не драматизировать?! Вы говорите о том, что слишком поздно «гинекологу-ремесленнику», на комментарии и просьбы которого вы, в лучшем случае, не реагировали, а то и раздражались, ибо «нечего умничать»?...

Миллион вопросов об убитом мозге моего ребёнка неугомонным роем кружили в моем закипающем мозгу. Но я знала, что не получу на них ответа.
Нейрохирург торопился. Он теребил в руках какие-то снимки и посматривал в сторону выхода из отделения. Я отвлекала его от важных дел, попросив расшифровать МРТ моего, впавшего в кому, сына. Дневники, протоколы операций, отчеты.. Все это было важнее детской жизни и материнских чувств. Я отвлекала его от дел вопросами о том ребёнке, которого скоро не станет. Будто речь шла не о жизни, которая, вот-вот угаснет, не успев начаться, а о заканчивающемся супе, которого не особо-то и хотелось.

Из роя гулких мыслей вырывает резкая фраза «Если вопросов больше нет, я пошел. Готовьтесь».

Я не помню, как доползла до палаты и хрипло выдавила «все плохо» на немой вопрос свекрови, сидевшей у Ромкиной кроватки. Самые страшные слова в своей жизни я услышала раздраженно в коридоре, на бегу.. и не смогла их повторить. Если им и суждено было прозвучать, как бы я хотела, чтобы это было не так...

Знаю, как важно научиться судить поступки, а не людей. И, как врач, я даже могу отчасти понять уставшего нейрохирурга, замученного бюрократической писаниной, которая делает его важнейшую работу уже не такой жизнеутверждающей, как, скорее всего, казалось в начале карьеры.
Вновь и вновь пытаюсь встать на место врача, невольно включающего защитку при вынесении подобных вердиктов, которым нет счета в этой тяжелейшей профессии.
И безумно хочу обезличить тот промозглый от черствости день, чтобы каждый раз при воспоминании не пекло также сильно в груди, как тогда.
Но у моей травмы все ещё есть голос - голос «выгоревшего» нейрохирурга, пытающегося спасать детские жизни, но забывшего об их ценности...